к 185-летию Микешина

Н.И. Корнеенко

Рославльский историко-художественный музей

г. Рославль Смоленской обл.

Михаил Осипович Микешин.

Годы становления.

   На траурном митинге памяти М. О. Микешина один из художников сказал: «Микешин – наш Леонардо», имея в виду не столько степень талантливости, а, в первую очередь широту интересов Михаила Осиповича и масштаб личности, сопоставимый с гигантами Возрождения.

   Прославившись, как скульптор-монументалист, Михаил Осипович не переставал заниматься и живописью (одной из крупнейших его работ в этой области были иконостасы Спасо-Преображенского православного собора в Ташкенте). Был он неплохим графиком, усиленно занимался книжной иллюстрацией. Широко известны его иллюстрации к Пушкину и Некрасову, но особенно любимыми авторами его были Гоголь и Шевченко. Обладавший хорошим чувством юмора, он делал интересные шаржи на своих знакомых. Одна из таких работ – дружеский шарж на Т. Шевченко- экспонируется на родине художника в Рославльском музее и свидетельствует о том, что и этот вид графики ему хорошо удавался. Очень популярны в России были народные картинки художника, наибольший успех среди которых выпал на долю листа « О цыгане, мужике и его кобыле», который был выпущен тремя многотысячными тиражами. Обращался Михаил Осипович и к декоративно-прикладному искусству. По его эскизам были исполнены гранитные вазы для Вонляровского парка и занавес клуба художников в Петербурге, а росписи изразцов у него получались настолько удачными, что некоторые из них император Александр II приобретал для подарков за границей. В Рославльском музее хранится портрет Е.И. Полозовой работы В.С. Крюкова. На шее Елены Ивановны – красивая подвеска, которая по семейным преданиям (Микешины и Полозовы были в родстве) была изготовлена по рисунку Михаила Осиповича.

   Среди многочисленных талантов Микешина был и литературный дар, его воспоминания, заметки и очерки написаны живо, увлекательно и остроумно. По большей части печатались они в издаваемом Микешиным журнале «Пчела», бывшем одним из лучших иллюстрированных изданий своего времени.

   Микешин состоял почетным членом археологического института как знаток старины и собиратель древностей, был одним из создателей общества эсперантистов в России и клуба художников в Петербурге. Он был организатором проведения Шевченковских годовщин в Санкт-Петербургской Публичной библиотеке. В годы русско-турецкой войны Михаил Осипович принимал участие в снаряжении по поручению славянского благотворительного общества, членом которого он состоял, санитарных отрядов на театр военных действий.    Слава пришла к нему рано. В 1858 г. он, только что закончивший Академию по классу живописи, выиграл конкурс на проект памятника «1000-летию Российской государственности», опередив более 50 маститых мастеров монументальной скульптуры, среди которых было много академиков как российской, так и зарубежных академий.

   Огромный монумент, включающий в себя 128 изваяний, возводился под непосредственным руководством автора. Ему приходилось на ходу осваивать основы лепки, организовывать работу помощников-скульпторов И. Шредера, М. Чижова, И. Лаврецкого, Р. Залемана и других, корректировать список лиц, изображения которых предполагалось увековечить на монументе, с ведущими, историками того времени. Художник намеревался прибавить к высочайше утвержденному списку имена Шевченко и Гоголя, обратившись с такой просьбой непосредственно к самому императору, что по тем временам было явным нарушением субординации. Микешину удалось добиться разрешения поместить на монументе Гоголя, Шевченко же увековечить так и не позволили. Кроме того молодой автор осмелился исключить из списка Николая I, что вызвало бурю возмущения у чиновников разного уровня. Как он сам вспоминал об этом: «Меня приглашали в разные места для объяснений. Мест этих было много, и самое щекотливое мое объяснение было у Чевкина (К.В. Чевкин – главноуправляющий путями сообщений и публичными зданиями, в ведении которого находились все дела по сооружению памятников)… Наконец, потребовали к Константину Николаевичу… Он сказал: «Скажешь причины, по которым не помещать покойного батюшку?». «Если Вы ставите этот вопрос на почву родственности, то я не могу говорить». «Ну, как же ты хочешь?» «Я хочу на время разговора забыть с кем я говорю, чтобы мог говорить без страха  и боязни». «Хорошо, говори». Я попросту и говорю: «Ваше высочество, личность покойного государя до того близка к нашему времени, что нельзя к ней беспристрастно отнестись. Есть множество голосов, которые в его правление находили угнетение русской мысли, другие страстно превозносят его. Во всяком монументе, который должен выражать личности, еще рано его изображать…»

   Великий князь сказал: «Но ведь не посмотрят на твое желание, и ты должен поместить батюшку». Я отказался, сказав, что не могу быть насилуем как исторический художник, не могу делать то, что не желаю, и сил нет, которые бы меня заставили это сделать. Но есть люди и между художниками, для которых ничего не значат исторические взгляды – заплатите им и они сделают, на том же барельефе, что Вы пожелаете, но отсохнут мои руки, если это сделаю я… Заплатили Залеману, и он изобразил фигуру Николая I в казацком мундире рядом с Александром I».

   Хочу подчеркнуть, это говорит 23-летний художник без имени, небогатый, если не сказать нищий, Великому князю.

   Кроме того, возведение такого огромного сооружения требовало значительных технических работ. Но молодой автор проявил завидную энергию и незаурядные организаторские способности, и ровно 150 лет назад в сентябре 1862 г. на Софийской площади Новгорода при большом стечении народа был открыт огромный монумент.

   Он принес Микешину всероссийскую известность, орден Владимира и пожизненную пенсию. Это свидетельствовало об официальном признании заслуг Михаила Осиповича перед Отечеством. Однако демократическая критика, не одобрявшая самой идеи памятника, устами В.В. Стасова назвала памятник «1000-летие России» монументом русскому самодержавию. «Зачем он? Кому он нужен?», - вопрошал критик в пылу полемики. Время, которое,  как известно, лучший судья, дало ответ на этот вопрос. После того, как улеглись страсти, оказалось, что он нужен многим. Причем воспринимается ими совсем не как монумент самодержавию, а как памятник великой истории России.

   Особенно отчетливо это проявилось в годы Великой отечественной войны. Немецкие власти намеревались вывезти памятник из оккупированного Новгорода в Германию. Для этой цели его демонтировали, подтянули к нему узкоколейку, но успели вывезти только кованные фонари и решетки. 20 ноября 1944 г. Новгород был освобожден советскими войсками, город лежал в руинах, но уже в конце 1944 г. восстановленный памятник был открыт заново, поддерживая дух народа в трудный час напоминанием о величии родной страны.

   Итак, в 27 лет Микешин получил Всероссийскую известность и нашел свое место в мире искусства, сделав сочинение памятников своим главным делом.

   Это давало повод многим называть его везунчиком, баловнем судьбы. Судьба и правда была к нему благосклонна, и многое в жизни Михаила Микешина определялось счастливой случайностью.

Счастливой случайностью была встреча его родителей: одной из первых красавиц Варшавы, выпускницы института благородных девиц Анны Бартошевич-Одолянской и небогатого Рославльского помещика Осипа Микешина.

   Еще раз судьба улыбнулась ему, когда он работал чертежником на строительстве Московско-Варшавского шоссе. Его заметил правительственный контрагент на строительстве А.А. Вонлярлярский, и, оценив незаурядные способности молодого человека, отправил его учиться на свои деньги в Петербургскую Академию художеств. Здесь ему еще раз повезло: он попал в класс батальной живописи Б.П. Виллевальде.

   Богдан Павлович был добрейшим человеком, что для наивного и впечатлительного провинциала уже само по себе было важным. А, кроме того, умение изображать лошадей, военную атрибутику и снаряжение, полученное в классе батальной живописи, впоследствии оказалось очень полезным, когда Микешин занялся сочинением монументов.

   Да и самое важное событие в жизни Микешина – участие в конкурсе на проект памятника «Тысячелетие России» - также во многом обязано случайному стечению обстоятельств.

   Он только что окончил Академию по классу живописи и получил право на шестилетнюю поездку за границу. До отъезда у него оставалось несколько месяцев свободного времени. И именно в тот момент он узнал об объявлении конкурса на проект памятника в честь тысячелетия Российской государственности. У него было время и возможность принять в нем участие. Ну, а победа в этом конкурсе круто изменила его жизнь.

   Хотя, если быть справедливым, дело не только в везении, подарками судьбы нужно уметь воспользоваться. Нужно обладать несомненной отвагой, чтобы в 23 года, не имея никакого жизненного опыта, взвалить на себя такую ответственность – возведение огромного многофигурного монумента, причем в строго назначенное время. Какую отчаянную смелость нужно иметь, чтобы отстаивать свои взгляды на искусство перед любым, даже самым высокопоставленным оппонентом. И каким мудрым нужно быть, чтобы не отчаяться, когда твое детище уважаемые люди называют никому не нужным, не вступить в полемику, предоставив времени дать всему справедливую оценку. У Микешина хватило смелости, энергии, упорства и железного, несмотря на доброту и наивность, характера.

   Откуда взялись эти качества у юного провинциала, выходца из небогатой семьи? Как и где формировался этот недюжинный характер?

   Целью данной публикации было ответить на этот вопрос.

   Все мы родом из детства, и Микешин тут не исключение. Но, если о творчестве Михаила Осиповича имеется несколько монографий и множество журнальных и газетных публикаций, о его приватной жизни, о детстве и юности информации в печати крайне мало и разбросана она по различным источникам. Это тем более странно, что сам Микешин оставил нам многочисленные воспоминания о своей жизни, о дорогих ему людях, о важнейших событиях в его судьбе. Воспоминания эти печатались в журнале «Пчела», а также в других российских художественных журналах. В 1969 г. в №11 журнал «Неман» осуществил большую публикацию отрывков из воспоминаний Михаила Осиповича, подготовленную внучатой племянницей художника Клавдией Петровной Ремизовой. Воспоминания эти живо и эмоционально написаны, поэтому, рассказывая о различных моментах жизни будущего ваятеля, мы будем часто давать ему слово.

   Согласно записи в метрической книге Смоленской духовной консистории Михаил Микешин родился 9 февраля 1835 г. в селе Максимково недалеко от уездного города Рославля, крещен был в Максимковской церкви. Церковь эта, хоть и в плачевном состоянии, до наших дней дошла. Построена она была в 1752 г. на средства княгини Н.П. Мещерской и была домовой церковью княжеской усадьбы. Затем, когда вокруг поместья образовалось село, был открыт приход, и церковь была освящена в честь Казанской божьей матери. После революции церковь стала приходить в упадок, хотя еще до 1940 г. в ней проходили службы, а 12 июня 1940 г. она была официально закрыта.

   Сейчас сохранилась только коробка здания, но тем не менее ее часто посещают желающие почтить память знаменитого земляка. на подоконниках можно увидеть лампады и свечи. Особенно с тех пор, как неподалеку от церкви в лесу был обнаружен родник, который был освящен, рядом построили часовню, территорию благоустроили, и многочисленные паломники, приезжающие к святому источнику, заходят в церковь.

   Семья Микешиных была дружной, но небогатой. Отец Осип Егорович Микешин занимал в городе место соляного пристава, жалование имел небольшое, старшие дочери были уже невесты, поэтому семья вынуждена была жить в деревне.
         Вообще о родителях скульптора есть смысл рассказать подробнее.
         Мать Микешина Анна Дмитриевна происходила из знатного польского рода Бартошевич-Одолянских, воспитывалась в институте для девиц в Варшаве. Среди самых ярких воспоминаний  Анны Дмитриевны была её встреча с Наполеоном Бонапартом. В помещении того института, где воспитывалась 16-летняя Анна Бартошевич, был дан бал в честь вступившего в Варшаву Наполеона. Она была представлена великому императору как самая красивая из девиц и получила от него в подарок чайную розу, которую хранила как великую драгоценность всю жизнь. Незадолго до смерти показывала она сыну, тогда уже студенту Академии Художеств, хранившиеся в тафтяном мешочке останки этой реликвии. Вскоре после окончания института Анну привезли в Рославль, и здесь в 1812 году на ней женился 22-летний молодой человек Осип Егорович Микешин. К тому времени война достигла уже границ России. Осип Егорович принял в ней участие, сражался в партизанском отряде. В память о тех героических событиях хранились в семье Микешиных карманные часы на которых имелась выгравированная надпись: «От полковника партизанских команд Фигнера партизану Рославльской дружины Иосифу Егоровичу Микешину».
         Отец часто рассказывал детям о событиях тех далёких дней. Впоследствии Михаил Осипович пересказал все отцовские истории в воспоминаниях «Составив дружину конных молодых людей из своих сверстников города Рославля, отец мой с этой дружиной занят был очисткой окрестности от мародёров французской армии, окончательно разорявших беззащитные крестьянские  дворы с дряхлыми стариками, женщинами и детьми. Необходимо было оградить жителей села Криволес от нападения мародеров. Дружина вышла, засела перед мостом в кустарнике, ожидая рассвета, чтобы напасть стремительно на них, и по команде бросилась через мост речки, дошла до середины моста, как вдруг из кустов грянул артиллерийский залп картечью – нападали сидящие в кустах кирасиры. Закипела рукопашная схватка на саблях. Отец мой получил сабельный удар в правое плечо, лошади отца и противника взвились на дыбы, и оба всадники рухнули в воду. А в это время подоспевший к месту поединка другой кирасир рубанул уже падающего моего отца со спины. Отец упал и лишился чувств. Я видел, купаясь с ним в реке, эти шрамы, темные шнуры. Потом отец очутился в лазарете в Смоленске. Помню, он  рассказывал: «Когда мы, русские, начали поправляться, нас отправляли на Днепр за водой в сопровождении охраны. И вот однажды, идя за водой, мы увидели неприятеля и крик. Это был Наполеон с отрядом. В этой суматохе оставили ушат и ушли на юг в направлении к Рославлю». Анна Дмитриевна в тревоге за супруга не раз выезжала на его поиски, придавая себе вид старухи, она путешествовала по дороге, полной неприятелей, стараясь хоть что-нибудь узнать о своем муже.
         В романе известного беллетриста XIX века Г. Данилевского «Сожженная Москва» есть несколько эпизодов, в которых упоминается Анна Дмитриевна Микешина.
         «…Более же всего Авроре остался в памяти один случай в окрестностях Рославля. Фигнеру от начальства было приказано, ввиду начавшейся тогда оттепели, собрать и сжечь валявшиеся у этого города трупы лошадей и убитых и замерзших французов. Он.ю дав отдых своей команде, поручил это дело находившимся в его отряде калмыкам и киргизам. Те стащили трупы в кучи, переложили их соломой и стали поджигать. Ряд страшных костров задымился и запылал по сторонам дороги. В это время из деревушки близ Рославля ехала в Смоленск проведать о своем томившимся в плену муже, помещица Микешина. Её возок поравнялся с одною из приготовленных куч. Калмыки уже поджигали солому. Вдруг послышался голос кучера: «Матушка, Анна Дмитриевна! Глядите… жгут живых людей».
         Микешина выглянула из возка и увидела, что солома наверху кучи приподнялась, и сквозь неё сперва просуналась, судорожно двигаясь, живая рука, потом обезумевшее от ужаса живое лицо. Подозвав калмыков, поджигавших кучи, Микешина со слезами стала молить их спасти несчастного француза и за четвертак купила его у них. Они вытащили несчастного из кучи и положили ей в ноги. Возок поехал обратно в деревушку Микешеных Платоново.
         … В начале весны 1813 года Тропинин получил от одного из Смоленских знакомых письмо, в котором тот извещал его, что недавно был в Рославле и узнал, что в окрестностях этого города у помещицы Микешиной проживает спасенный ею от партизанского костра пленный Шарль Богез известный москвичам под фамилией Эмигранта Жеромба. В благодарность своей спасительнице он, когда-то учившийся в Италии живописи, хотя и с отмороженными ногами и в чахотке, нарисовал масляными красками портрет её мужа, бежавшего из плена в Смоленске незадолго до вторичного вторжения Наполеона».
 

   Заниматься воспитанием сына у Осипа Егоровича времени не было. Теплые отношения с отцом у Михаила сложатся значительно позже, когда он  сам станет взрослее. А пока мужское начало в воспитании мальчика нес дед, отец матери Дмитрий Андреевич, оказавший большое влияние на формирование характера внука. Вот как Михаил Осипович писал о своей дружбе с дедом:

«Я с дедом своим был большим приятелем с самого младенчества моего. Он обращался со мной как со взрослым, уча меня всяким рыцарским приемам: борьбе, бегу, лазанью, фехтованию на палках и железных прутьях, из которых он устроил нечто вроде шпаг и рапир.

   В фехтовании он был неподражаем: несмотря на мою отчаянность и азарт, мне никогда не удавалось ударить его палкой, сколько бы я не бился». Так был заложен первый кирпичик в фундамент будущего характера. Невзирая на юный возраст внука, дед никогда не играл с ним в поддавки, победа могла быть только настоящей и заслуженной.

   Читаем далее: «Он же был первым провозвестником и направителем моих первых художественных устремлений. У нас все соседи сторонились его, называя атеистом, вольтерианцем и вольнодумцем. И действительно, он не исполнял постов, и тома сочинений Вольтера были постоянными его настольными книгами. Часто бывало, еще до отъезда в гимназию, я звонил ему их вслух по нескольку часов сряду так же, как сочинения Эккартгаузена «О числах», «Ключ к таинствам натуры» и многое другое». Вот и еще один урок: нельзя изменять своим убеждениям, даже если окружающие их не разделяют.

   А рассказы деда о войне 1812 года и о восстании Пугачева вкупе с воспоминаниями Осипа Егоровича, воевавшего с французами в составе партизанского отряда Фигнера на территории Рославльского уезда, положили начало глубокому патриотизму мальчика и его интересу к отечественной истории.

   «Жил он больше 90 лет и до смертного одра был бодр, ясен, умен и добр. Редко с кем сходился, говоря, что сверстники его давно уже вымерли, а современники «мелковаты». На детях же он основывал надежды возрождения крупного племени и любил возиться с нами. Мои отношения с ним были просто восхитительны, и я глубоко сознаю на себе раннее и благотворное влияние». Наверное, не один раз боязнь оказаться «мелковатым», не оправдать дедовых надежд, заставляла Микешина бесстрашно браться за трудные дела или вступать в полемику, чреватую самыми неблагоприятными для него последствиями.

   Символично, что именно портрет этого горячо любимого деда был первой в жизни скульптурной работой Микешина. Когда дед был при смерти, в каком-то порыве Миша взял кусок глины и стал лепить. «Целый час подряд дед был покоен, т.е. оставался в забытьи или дремоте. У меня кипела работа…В ушах  у меня звенело. Я весь был в холодном поту, и кроме моей работы да покойного оригинала, т.е. спящей головы деда, для меня не существовало в этот час ничего в божьем мире. Дед попросил придвинуть и наклонить к нему мою работу, чтобы ему удобно было посмотреть на нее. Никогда я не забуду впечатления, которое произвела на него моя скульптура.

 - Мишуха! Ты художник, - сказал он слабым голосом. – Стремись, чтобы мимо всех препятствующих тебе условий ты мог попасть в Академию Художеств в Петербурге, учись…учись.»

   Между прочим, Микешин навсегда сохранил это свойство отдаваться творчеству самозабвенно, забывая о времени. Так он работал над проектом памятника «1000-летие России», также, забывая о еде, сне, летнем отдыхе, трудился он и над последней своей работой, памятником Екатерине II для Краснодара, так что сердце не вынесло нагрузки.

   Портрет деда был первым опытом работы в скульптуре. Вообще же к этому времени мальчик уже неплохо освоил азы живописи. Уроки ему давал местный богомаз Тит Андронович. Ему Микешин посвятил несколько строк в своих воспоминаниях и оставил на память потомству портрет своего первого учителя.

   «Этот милый, веселый и вечно подвыпивший старикашка научил меня самого приготовлять и тереть масляные краски, очищать и варить конопляное масло, грунтовать холст и даже делать деревянные подрамники…Скудость того, что он в состоянии был передать мне по «художеству» искупалась неподражаемым даром его к передразниванию звуков всех домашних птиц и животных, в его власти было входить с ними в самые задушевные разговоры, возбуждать в них чувства любви, ненависти, воинственности и т.п…. Мир праху твоему, Тит Андронович»,

   Следует добавить вот еще что, от матери и деда у него появился интерес к музыке, и он самоучкой научился играть на пианино, гитаре и старинных гуслях.

   Когда Мише исполнилось 8 лет и пришло время его учить, семья перебралась в уездный город Рославль, где Мишу определили в начальное народное училище. Это был важный момент в становлении характера Микешина. Ему, забалованному любовью родных, было непросто завоевать свое место в кругу товарищей.

   «Мне было в ту пору лет 8 с небольшим. Был я мальцем здоровым и шустрым, но воспитываясь в кругу девочек, сестер своих, я не только манерами, но и голосом и наружностью походил на них. К тому же, несмотря на то, что уже умел читать и писать, никак не мог освоиться с правилом полов, когда речь шла обо мне, и говорил, например: «Я сидела», «Я шла», и т.п. что в училище послужило поводом ко многим обидным для меня насмешкам»

   От насмешников мальчик сначала откупался пирожками и булочками, которые ему давали из дома на обед. Но это продолжалось недолго.

   «По многим причинам система откупа от обижавших меня товарищей волей-неволей должна была вскоре измениться. Во первых, по успехам в науках я скоро сделался первым в приходском училище. Это уже дало мне известную долю веса в кругу товарищей, но все-таки я был младшим по возрасту в классе, и откупы продолжались до того случая, пока однажды, когда я шел в школу с карманом всякой всячины, на меня сделала нападение аптекарская собака. Как я ни отбивался от нее своим мешком с книгами, но тыла сохранить не удалось. Собака рванула меня сзади за сюртучишко и карман со всею съестною начинкой оказался у нее в зубах! Мне тут удалось заметить приятно изумленное выражение ее лица, то бишь – морды; куда и злоба девалась.

   Итак, в этот день я явился в школу без кармана. Самые назойливые из мальчишек, привычные к контрибуции, не поверили только что рассказанному случаю. Их насмешки и пинки вывели, наконец, меня из терпения, и, не помня себя, я вступил с ними в неравную битву. Недолго продолжался бой. Я был побежден, но с этого раза заработал себе эпитет отчаянного, и мальчики, ненамного меня старше по возрасту, не только перестали трогать меня, но даже искали союз со мной, когда приходилось иметь дело с «великими».

   Наступившая зима предоставила мне широкое поле для развития своих боевых «хищных» способностей. Кулачные бои на речке Гузомойке и на городском озере были тогда в большой моде. Сотни граждан, даже стариков бородатых, со своими детьми и внуками, стена на стену шли, кулаками отстаивая славу и честь своего концов города…

   Много ухарской поэзии и увлечения имели эти кулачные бои. Когда-нибудь я дам себе труд и удовольствие описать и изобразить их, теперь же только вскользь упомянул для того, чтобы не пропустить своим вниманием первоначальные школы и  причины этого «богатырского духа», который всецело завладел моим детским сердцем в столь раннем возрасте. Били меня «как сидорову козу», но этим только закалили во мне то, что я называл силой воли и терпения, которым завидовали мои сверстники».

   Но в эти годы формировался не только стойкий характер, бесстрашие, умение переносить боль, давать отпор обидчикам. Многие, знавшие Микешина в зените славы, отмечали его редкие человеческие качества: доброту, умение быть благодарным, ценить добро, умение дружить.  

      И это тоже идет из детства. Много теплых слов в воспоминаниях уделил Микешин своей няньке Ганке, которая безумно любила своего воспитанника. Как он сам писал: «Ежедневно проявляла она ко мне свое теплое чувство в разнообразных видах, зато же и любил я ее всем своим детским сердцем».

   Дети обычно любят своих родителей и нянек, воспринимая их любовь и заботу как должное, и редко кто из них в юном возрасте пытается ответить заботой на заботу. Юный Миша Микешин был редким ребенком. «В порыве чувств к ней я дал себе клятву озолотить ее (в буквальном смысле с головы до ног) и притом не иначе, как на средства, заработанные собственными руками. Был у нас в городе еврей-переплетчик Мошка, работал он для монастыря и по частным домам. В особенности на его монастырских кожаных переплетах прельщали меня штампованные золотом на корешках арабески. Вот я и вознамерился заказать ему узорчатую золотую кожу, чтобы из такой кожи сделать Ганне золотые башмаки, а потом, мечталось мне, как-нибудь заработаю денег и закажу ей из золототканой материи,  из которой шьют поповские праздничные ризы, - юбку, а фартук, рубаху и повязку на голову потом придумаю, из чего построить.

   Средства к заработку денег у меня тогда были под рукой довольно рано, т.е. с 4 – 5 летнего возраста я чертил и рисовал все, что придет мне, бывало, в голову, так что к своему десятилетнему возрасту я уже довольно бойко (конечно, сравнительно со своими сверстниками) рисовал. И как только заметил, что некоторые сюжеты, изображаемые мной начали обращать на себя внимание и любопытство товарищей, я и начинал в них себя совершенствовать, так что находились покупатели из числа моих богатых товарищей – сыновей соседних помещиков.

   Самыми популярными сюжетами были: «гицыль», т.е. собачник, какая-то мрачная и для нас вполне таинственная личность. Говорили, что «гицыль» этот был какой-то уголовный преступник, которому вместо казни вменено было в обязанность истреблять собачий пролетариат города Рославля. Попробовал я изобразить его и пробой этой сразу заинтересовал товарищей. Ее взял себе наш учитель русского языка. Вслед за тем я повторил это изображение и второй и десятый раз, каждый раз с большим и большим совершенством, так что, только окончу, бывало, рисунок, тотчас же и выменивают его у меня товарищи на бабки, орехи, калачи, и, наконец, деньги.

   Эта драматическая фигура, попавшая в моду, в интерес дня, была первым предметом, посредством которого мне в руки попала материальная мзда, что и послужило началом профессии, усвоенной мною на всю остальную жизнь и до сего дня. Платили мне по 10 коп. и даже по 15 коп. за экземпляр, и эти заработки попадали в мамину копилку для озолочения няни Ганки».

   Кстати, башмаки из тисненой золотом кожи для крепостной старухи, в конце концов, были сшиты.

   Другим популярным сюжетом  микешинских рисунков была лихая тройка жившего тогда в Рославле «барина Вонлярлярского». О нем, и о той роли, которую ему суждено было сыграть в судьбе Микешина речь пойдет позднее.

   Окончив с отличием уездное училище, Микешин поступил в смоленскую гимназию. Он по-прежнему идет первым учеником по литературе и истории, увлекается рисованием и живописью. Именно в это время был написан портрет Семена Полозова, хранящийся в фондах Рославльского музея. 14-летний автор старательно выписывает одежду модели, и, судя по всему, неплохо передает и портретное сходство, в любом случае, заказчик был доволен, так как пришел этот портрет в музей из семьи Полозовых, где хранился полтора столетия.

   Мальчик много читает, а по праздникам отправляется на колокольню Одигитриевской церкви, где, пользуясь особым расположением звонаря Яшки Вонюздры, тешит душу виртуозным перезвоном.

   Время пребывания Микешина в Смоленской гимназии совпало со временем героической обороны Севастополя. «Бюллетени с театра войны, - вспоминал Микешин, - страшно волновали всех от мала до велика. Ходуном ходили наши сердца под гимназическими мундирами. Много раз возникало в среде товарищей желание поголовно ополчиться и отправиться в Севастополь умирать».

   Окончить гимназию Микешину не пришлось. Пережив горечь первого неразделенного чувства, он организовал из гимназических друзей «тайный орден» женоненавистников. Собрания «ордена», проходившие у Микешина, заканчивались по «Уставу» тем, что «братья» выпивали по стакану воды, заедая кусочком черного хлеба с солью. Случилось, что в состав «братьев» затесался по чьей-то опрометчивой рекомендации молодой человек по прозвищу «Кобель». Он незаметно налил в стаканы принесенную с собой водку, за что был нещадно избит оскорбленными в лучших чувствах «братьями». Не посмотрели и на то, что приходился «Кобель» родственником губернатору.  Дело получило огласку. Отца вызвали в Смоленск и предложили ему выбор: или мальчика публично высекут розгами, или он будет исключен из последнего класса гимназии с «волчьим билетом». Отец увез Мишу в Рославль. Расстроенный мальчик еще не знает, что это решение отца окажет на его судьбу огромное влияние. А пока он устраивается чертежником на строительство Московско-Варшавской дороги. Дорога эта имела важное военно-стратегическое значение для России, поэтому строительство велось под контролем самого императора. Главным подрядчиком на строительстве участка, проходящего через Малоярославец, Рославль и Борисов был отставной поручик Александр Александрович Вонлярлярский, тот самый, чью тройку так успешно рисовал ученик уездного училища Миша Микешин.

   Это в наши дни имена Александра и Василия Вонлярлярских известны только литературоведам да историкам. В середине 19 века оба они были людьми популярными.

   Вонлярлярские – шляхтичи немецкого происхождения, по семейным преданиям – потомки рыцарей из местечка Ляр под Баден-Баденом. Несколько поколений Вонлярлярских служили России. Их потомки расселились по многим губерниям. Один из них, участник Суворовских походов Александр Васильевич Вонлярлярский, выйдя в отставку и женившись на Софье Ивановне Храповицкой, занялся обустройством своей усадьбы под Смоленском, названной им «Раем», ему же принадлежали имения Ольша и Вонлярово. Александр Васильевич имел четырех сыновей, которые по семейной традиции проходили службу в гвардейских полках русской армии, а по выходе в отставку проживали в доставшихся им по наследству имениях. Старший сын Александр получил в наследство имение Вонлярово. Усадьба «Рай» досталась Василию.

   В то время, когда Микешин вернулся в Рославль и стал работать чертежником на строительстве Московско-Варшавского шоссе, Александр Александрович, руководивший строительством, также жил в Рославле. Он обратил внимание на талантливого юношу, которого опекал еще и потому, что тот сдружился с его сыном Александром.

   Микешин часто гостил в Вонлярово, где к нему относились как к родному. Особенно привязался он к хозяйке имения, жене Александра Александровича Вере Дмитриевне, урожденной Полторацкой, родной сестре друга Пушкина Сергея Полторацкого и двоюродной сестре А.П. Керн. Кроме того ее родная тетка Елизавета Марковна была женой Президента Академии Художеств А.Н. Оленина. В имении собирались люди блестяще образованные, там всегда было многолюдно и весело. Все в семье были музыкальны, часто устраивались домашние спектакли, для которых специально готовились костюмы. В Рославльском музее экспонируется карандашный набросок, выполненный Микешиным в Вонлярово «Мужчина с кубком». На модели старинный костюм, явно театральный. Вообще, бывая в Вонлярове Микешин много рисовал. Рисовал окрестности имения и его обитателей, жанровые сценки, большая часть которых хранится в частных собраниях. Позже, уже студентом Академии Микешин приезжал в Вонлярово на каникулы. Здесь в 1853 г. он работал над внутренним убранством усадебной церкви Александра Невского. В 1874 г. по его эскизам в церкви были установлены полированные мраморные колонны, по сей день украшающие ее алтарь. Тогда же по эскизам Микешина были сделаны две большие гранитные вазы для украшения Вонляровского парка. В настоящее время обе они находятся в Смоленске. В Вонлярово Микешин познакомился с помещицей Орловой-Денисовой, которая заказала художнику картину, посвященную своему отцу, герою 1812 года полковнику Никитину. Сейчас эта картина находится в экспозиции музея «Бородинская панорама». Самому Никитину картина очень понравилась, и он даже подарил художнику свой портрет.

   Видя талант юноши, его страстное желание стать художником, Александр Александрович на свои средства отправил Микешина на учебу в Петербургскую Академию Художеств. Знакомство Микешина с другим Вонлярлярским, Василием Александровичем было недолгим, тот умер в конце 1852 года, но он оказал на молодого художника также  большое влияние. В 1832 году Василий Александрович учился в школе гвардейских прапорщиков, где в это же время обучался и М.Ю. Лермонтов, с которым у Василия завязались дружеские отношения. Дружба эта продолжалась и после выхода обоих из училища. Вонлярлярский скоро вышел по болезни в отставку в чине поручика. Последние годы жил в Москве, где начал писать рассказы, повести, романы и довольно скоро стал одним из популярнейших беллетристов своего времени, приобретя шутливое прозвище «Смоленский Дюма». Он написал четыре больших романа, самым известным из которых был роман «Большая барыня».

   Василию Александровичу понравился юный талантливый провинциал, он любил с ним беседовать, рассказывал о своей молодости, о дружбе с Лермонтовым. Тогда же Микешин написал портрет Вонлярлярского, который сейчас хранится в пятигорском музее Лермонтова.

   Василий Александрович подарил Микешину тему для его первой большой картины. Он посоветовал Микешину съездить в расположение лейб-гвардии конного полка, который на лето расквартировывался в Стрельне и написать картину из жизни царской артиллерии. Искушенный в столичных интригах Василий Александрович знал, что шефом полка был сам Государь, который очень ценил картины, изображающие его войско. Микешин в Стрельну съездил, посетил и другие близлежащие селения и в центре деревни Ижора увидел колодец, к которому за водой приходили окрестные крестьянки и где поили лошадей конногвардейцы. Сцена, увиденная им у колодца, и легла в основу картины «Лейб-гусары у водопоя». Картина эта находится в фондах Третьяковской галереи, а в течение нескольких лет экспонировалась в Рославльском музее. Она принесла Микешину малую серебряную медаль, более того, ее купил для своей коллекции царь. Это факт известный. Но картина эта принесла молодому художнику не только первую известность, но и бурю переживаний. Описывая события тех лет в воспоминаниях, Микешин смотрит на себя тогдашнего с улыбкой и сочувствием. История эта так хорошо иллюстрирует наивность, махровую провинциальность, но в то же время чистоту и порядочность молодого художника, что хочется привести ее хотя бы с сокращениями.

«…благодаря раннему знакомству с техникою масляной живописи я мог на первых порах поступления в Академию в батальный класс прямо приступить к живописи. Сюжетом для своей первой пробы я выбрал деревенскую сцену, подмеченную мною в какой-то чухонской деревушке…действующими лицами были чухонские дети и конно-гренадеры. Фоном для сцены должен быть двор, полуразобранные повети и заборы чухонской избенки. Все бы казалось ладно, но…между постройками, изображенными на фоне., оставался свободный просвет, в котором нужно было показать «даль». На беду мою в Эрмитажной или академической картинной галерее мне ужасно понравилась группа впервые увиденных мною итальянских «пиний». Их куполовидные верхушки, по мнению моему, отлично пришлись бы на моей картине. Сказано – сделано, и на моем чухонском дворе разрослась роскошная группа пиний, а за ними, к горизонту, я возжег пламень вечерней зари…просто прелесть!!!»

   Вот эти злополучные пинии и стоили Микешину многих переживаний.

   Картину купил император. Такого успеха юный художник вовсе не ожидал, но реакция на такое радостное событие была у него совсем для всех непонятной. «Нечто совершенно неожиданное совершилось со мною: при взгляде на свое произведение я сгорел от стыда и раскаяния». Едва ли кто угадал бы причину, послужившую неожиданным поводом в момент, казалось бы, полнейшего счастья – глубокому и искреннему горю.

   «Боже мой, что же теперь со мной бедным будет? Первое впечатление, как я заметил уже на многих, глядевших на мою картину, подкупает: веселенькие тона, смеющиеся дети, бравые гренадеры. Это, думалось мне, увлекло Совет Академии, это же, может быть, понравилось и государю императору. Конечно, некогда было ему глядеть на аксессуары, и моя преступная ложь, мои итальянские пинии на фоне картины остались пока незамеченными: но настанет момент, кончится выставка, возьмет мое бедное чадо Государь к себе во дворец, станет на семейном совете показывать свою покупку своей августейшей фамилии…тут то и будет замечено мое преступление, и будет возбужден вопрос, отчаянно мечтал я, как могла Академия присудить «маленькую серебряную» за картину с такой отъявленной и нахальной ложью…и отберут у меня мою дорогую награду, о которой я уже поторопился торжественно объявить отцу и матери в провинцию. Да и отобрать медаль у меня окажется не совсем удобно, ибо лишь одни сутки спустя по ее получении, проспав с ней лишь одну ночь, на утро нежно поцеловав, я отнес ее в заклад…получил за нее три целковых, из которых и половины уже не осталось у меня».

   А, когда несчастный узнал, что за картину его царь заплатил 150 рублей, ужас его был непередаваем. Он даже попытался забрать картину назад, а деньги вернуть. Наконец, не выдержав напряжения, он рассказал о своих мучениях конференц-секретарю Академии В.И. Григоровичу. Рассмеявшийся Григорович утешал его, приговаривая при этом: «Ох ты, юность отпетая, ах, вы, красная девица!!!» Но еще долгое время, замечая на себе пристальный взгляд какого-нибудь придворного курьера или фельдъегеря, юный художник сжимался от страха. Надо сказать, урок из этой истории Микешин извлек на все оставшуюся жизнь и никогда больше не погрешил против правды ради внешней эффектности, или  из других каких-либо соображений. И он с чистой совестью сказал в свое время Великому князю: «Правда, тем более в искусстве, для меня дороже всего. Таким был я в колыбели, таким сойду в могилу».

   Поскольку в цитированном отрывке говорилось, что медаль свою Микешин заложил уже на следующий день после получения, уместно будет рассказать здесь о том, как жилось ему в Петербурге. За учебу платил Вонлярлярский, а каждодневные свои потребности юноше приходилось обеспечивать себе самому. И снова дадим слово самому Михаилу Осиповичу.

  «Не было у меня в Петербурге, в этом омуте суеты, ни родных, ни знакомых. Аппетитом я обладал чудесным, хотя моему деятельному желудку почти постоянно приходилось тосковать от недостатка работы. эта-то голодная тоска желудка – лично для меня – послужила самым настоящим толчком к изобретательности; уж как там не поэтизируй, как не питай своего духа всякими отвлеченностями, а желудок ясно и отчетливо предъявляет, что для усмирения его потреб остальные члены моей особы…как бы и где бы то ни было, а непременно должны доставать не менее как по 15 коп. ежедневно, променивать, эти копейки на печенку ли, на сосиски ли, или на другое, подходящее по цене «блюдо»... Вот для добывания этих обязательных 15 копеек в день мне и пришлось «на заре туманной юности» всячески ухитряться. Занятый лекциями и специальными классами в Академии, посещая в качестве вольнослушателя университет, все остальное время я употреблял на приискание работы и на исполнение оной. Эта приватная работа состояла в том, что изредка приходилось рисовать на дереве этикетки для оберток чая, папирос и т.п. с гонораром примерно по одному рублю за рисунок. Подобная работа представлялась очень выгодной, потому что рисунок делался в один день, а рубль, полученный за него, мог кормить меня чуть ли не целую неделю. Начали потом перепадать изредка и журнальные работенки, которые еще лучше оплачивались, но все эти заработки не были регулярными и, несмотря на крайний минимум, до которого сократил я свои потребности, все-таки часто, и даже очень часто, нельзя было свободно думать о своих художественных идеалах, и я не раз враждебно восклицал своему желудку: «Эдакая прожорливая прозаическая прорва. Заладил каждый день, каждый божий день, - одно и тоже подавай…Эх! И стыдно мне за него делалось, перед самим собой обидно».

   Есть на страницах воспоминаний и рассказ о том, какие сложности приходилось преодолевать молодому человеку, студенту Академии, чтобы хотя бы относительно прилично выглядеть: «не могу пройти молчанием благодарных, а частью злых воспоминаний, сохраненных мною к частям первичной формации моей столичной одежды».

   Благодарные воспоминания связаны в первую очередь с коричневым фраком «с нежным оттенком замерзшего листка». Фрак этот имел два больших достоинства: его никогда не нужно было чистить, пыль и грязь к нему не приставали, и он хорошо сидел на плечах многих микешинских приятелей, которые по очереди надевали его по торжественным случаям. А злые – это, конечно, воспоминания о шинели, купленной на толкучке у какого-то жулика. Воротник у нее облез в первую же неделю после покупки, сукно расползлось, и даже собака Шельмец, которой Михаил пожертвовал шинель на подстилку, спать на ней брезговала.

   Здесь нужно будет сделать небольшое отступление и упомянуть еще об одном рославльском знакомстве Микешина. Михаил познакомился в Рославле с молодым человеком из бедной мещанской семьи, который, так же как он сам, мечтал стать художником. Был он на 5 лет старше и звали его Афанасием Рокачевским. Они поступили в Академию в один год (1852 г.) Рокачевский попал в класс автора знаменитого «Медного змия» Ф. Бруни. Специализировался он на портретной живописи. Впоследствии, получив звание Академика, Афанасий Ефимович поселился в Киеве, где и прожил до конца своих дней, оставив по себе хорошую память как портретист и как основатель общедоступной рисовальной школы при Киево-Печерской Лавре. В 1854 г., когда Микешин и Рокачевский учились на втором курсе, Афанасий Ефимович написал портрет своего приятеля, а впоследствии и родственника. (Он был женат на сестре Микешина). «Портрет молодого Микешина» является собственностью Смоленского музея, но сейчас экспонируется в Рославле. На портрете изображен очень красивый и очень молодой (Микешину здесь всего 19 лет) человек с темными волнистыми волосами. Лицо открытое, очень к себе располагающее. Одет он в белую сорочку с высоким крахмальным воротничком, галстук завязан бантом, на плечах шуба с большим красивым меховым воротником. И остается только гадать, то ли Рокачевский сам «принарядил»  приятеля, то ли к 1854 году материальное положение художника значительно улучшилось. Он и сам отмечал, что успех его первой картины принес в его жизнь перемены к лучшему. На него обратили внимание при дворе, стали поступать хорошо оплачиваемее заказы, в том числе и от членов царствующей фамилии. Так, в том же 1854 г., когда был написан портрет, Микешин исполнил шесть сцен из быта донских казаков и большой рисунок «Фельдъегерь на Кавказе». Был он приглашен преподавать рисование Великим княжнам Марии и Евгении Максимилиановнам. Великие князья Николай и Константин Николаевичи брали его с собой в качестве художника в свои поездки по стране. Огромное количество рисунков и набросков, отображающих быт, природу, типы Белоруссии, Украины, Кавказа и Закавказья были вывезены им из этих поездок. Вот как описывает Микешин поездку на Кавказ в 1858 г., когда там шла война: «Перед глазами, как в калейдоскопе, чуть не ежечасно сменялись впервые видимые типы, племена, костюмы, бытовые и боевые сцены, ежеминутно захватывало дух то от восторга, перед величественностью и грандиозностью природы, то от страха самосохранения при головоломных переходах, то от неприятельских пуль, то, наконец, от постоянного нервного напряжения и крайнего физического утомления. Зачастую приходилось делать мне, непривычному к верховой езде, переходы в 60-70 верст верхом на случайных и часто невыносимо тряских на ходу лошадях по каменным кручам и стремнинам, да к тому же еще впроголодь, вследствие того, что при чрезмерно кратких остановках отряда я не успевал, как другие пообедать или хоть перекусить, а спешил я урвать хоть немного времени, чтобы занести в свой дорожный альбом несколько черт и набросков из виденного мною, чтобы по таким одному мне понятным заметкам впоследствии воссоздать в более ясном виде свои впечатления». Так что среди 25 наград, которыми был награжден за свою жизнь Микешин, медаль «За покорение Кавказа» была одной из самых памятных.

   Такой успех не вскружил голову совсем еще юному художнику. Он продолжал много и упорно работать, одну за другой получая академические награды: большую серебряную медаль за композицию «Битва при Кашкадыкларе» (1855 г.), малую золотую за работу «Падение литовской крепости Пиллоны» (1857 г.), большую золотую за историческое полотно «Граф Тилли в Магдебурге» (1858 г.). Последняя из упомянутых работ повествует об одной из страниц Тридцатилетней войны. В картине изображен эпизод захвата в мае 1631 г. войсками командующего армиями Католической лиги графа Тилли протестантского города Магдебурга, в котором был учинен жесточайший разгром. В этой работе уже чувствовалось умение построить картину, подчинить свет и цвет созданию выразительного образа, то есть видна была хорошая школа, так что и большая золотая медаль и шестилетняя поездка для совершенствования за границу были вполне заслуженными. Но тем не менее дальнейшая творческая судьба Микешина с батальной живописью связана не была.

   Все началось с того, что в то время, когда Микешин трудился над своей дипломной работой, в правительственных кругах возникла идея широко отметить тысячелетие Российской государственности. Среди прочих праздничных мероприятий решено было открыть в Новгороде памятник в ознаменование  сего славного события. В 1858 г. был объявлен конкурс на проект монумента.

   Микешин со своими друзьями, также получившими право на поездку за границу, в ожидании отъезда «шатались по Петербургу в безделье и не знали, когда оно кончится».

   Тогда и попала ему в руки газета с объявлением конкурса, там же была изложена программа сочинения. Читал Микешин эту газету со своим другом, начинающим скульптором И. Шредером. Микешин посоветовал Шредеру попробовать свои силы в конкурсе. Сам он считал, что задача не живописная, поэтому особо в идею не вникал. Но Шредер убедил его, что нет особой разницы, сочинять ли исторический сюжет в живописи или в скульптуре, а композиция всегда была сильной стороной таланта Микешина.

   Порешили, что каждый сам по себе попробует что-то сочинить, а потом они беспристрастно сравнят результаты своих трудов. Микешин направился в академическую мастерскую и начал делать наброски и общие схемы. Это занятие так увлекло Микешина, что очнулся он только на следующее утро, проведя в работе 11 часов. В общих чертах сочинение памятника было готово, главные группы были готовы почти в тех формах, какие были потом сооружены. Утром расстроенный Шредер пришел сказать, что у него ничего не получилось. Увидев наброски Микешина, он пришел в восторг, и решено было в конкурсе поучаствовать. Шредер активно помогал в подготовке модели памятника. Отсутствие опыта у обоих искупалось энергией и энтузиазмом, страстным желанием победить. «Последние два дня мы со Шредером вовсе не спали и не раздевались хоть бы на несколько минут отдыха. Мой верный слуга Осип как-то достал в большом количестве кофе и чай, все мы, чтобы не заснуть над работой и возбудить нервы, пили крепчайшую заварку и днем и ночью. Но все-таки клевали носом, дремали или бессмысленно задумывались – спя таким образом с широко открытыми глазами. Василий (натурщик) то и дело расталкивал нас. В последнюю ночь мне пришлось сделать несколько аксессуаров из воска: мечей, скипетров, держав и других мелких вещей, которые нельзя было сделать из мягкой глины. Я не знал способа, как приготовить воск специально для лепки, и лепил из свечного воска, разминая его в перстах. Это так трудно и больно, что через три часа работы требовался отдых для пальцев. Пальцы опухали, не шевелились, и на свои руки я уже не мог рассчитывать. Посмотрел на Шредера – он сидел как мертвый, а Василий заснул, и я с горя заплакал от боли, от отчаяния, плач превратился в рыдания, которые разбудили Василия. Он довел меня до умывальника и вылил на пылавшую голову кувшин холодной воды. То же и со Шредером: Василий напоил нас чаем, подбодрил словом, а в окно уже смотрело утро. Многое в модели не было окончено: приближался роковой момент, и надо тащить модель этажом выше, но оказалось, что она не проходит в дверь… Надо было брать разрешение на ломку двери у академического полицмейстера. Глядя на эту возню, я подумал, как трудно и рискованно поднять эту мягкую и сырую модель по узкой винтовой лестнице. Надо сказать, что это был всемирный конкурс, и иностранцы экспонировали свои проекты – все проекты были уже на месте, кроме нашего. Я сел у стола и говорю Шредеру:

 - Ну, Иван Николаевич, я не могу присутствовать при почти верной гибели нашего труда. Не встану с места, пока не скажете мне, что она погибла или доставлена благополучно. Пусть с моделью пойдут Осип и Василий…

   Остался я один в пустой комнате. Мусор, обломки кирпичей, дверь валяется на полу, повсюду следы грязных ног от глины и гипса в моей обыкновенно чистой и уютной мастерской. Из коридора не слышно шагов людей, тянущих модель. Тишина, а я сидел и тяжело думал. Я думал: не выиграть конкурса и не получить премии… жить в таком положении было невозможно. Все что можно заложить – заложено, выкупить нечем, всюду задолжал, и это меня страшно томило и мучило. При проигрыше конкурса мне было бы стыдно куда-либо показаться. Заказов нет, и где их получить? А Шредер? Тому еще хуже. Не я ли увлек его обещанием половины заработка, и он работал с самозабвением и самоотверженностью, как не работают за деньги, а только по дружбе. Он тоже терпел нужду.

   В углу моей мастерской стоял большой мольберт высотою около сажени. Поглядел я на него, и моему расстроеному воображению ясно представились висящих два трупа – Шредера и моего. Невольно я стал рисовать эту сцену как бы с натуры… потом лег на диван нераздетый, без подушки, я не помнил, как заснул непробудным сном и проспал 11 часов, т.е. до утра следующего дня… на столе передо мной был вчерашний рисунок и несколько записок от Гартмана, Хлебовского, Скирмунда и других товарищей с лаконичным словом «Поздравляю» и подпись. Тут, как буря ворвался в отворенную дверь Шредер с Осипом, и, задыхаясь, бросился мне в объятия, и мы покатились по дивану. Оказалось, что вчера было заседание первой комиссии, и оно еще в неоконченной форме признало первенство за моим проектом, а предстояло еще решение технической и еще какой-то, а потом одобрение Государя. Но главное уже свершилось, и с той поры началась новая эра моей жизни».
         После успешного окончания работы над памятником в Новгороде Микешин сделал проектирование монументов своим основным занятием. Не все его творения были равноценными по своим художественным достоинствам, но лучшие его работы, такие как памятник Екатерине II в Петербурге и Богдану Хмельницкому в Киеве, позволили ему занять заметное место в истории отечественной монументальной скульптуры.
         Работу над памятником Екатерины Микешин начал ещё в 1862 году. Следует отметить, что первоначально он к конкурсу на проект этого монумента был попросту не допущен, так как конкурс решили келейно разыграть между собой академики скульптуры Галеман, Шторм, Майнерт и профессора Иенсен и Фон Бок. Допущен к конкурсу Михаил Осипович был благодаря Высочайшему  повелению, и комиссия была вынуждена признать его проект лучшим. Поскольку симпатии официальных художественных кругов никогда не были на стороне Микешина, премия конкурса – признание неоспоримых достоинств его работы. Памятник был сооружен при личном руководстве автора на Невском проспекте перед зданием А лександринского театра и открыт 24 ноября 1873 года. Таким образом , работа над памятником заняла более 10 лет.
         Ещё более продолжительным оказался путь от замысла до осуществления у памятника Богдану Хмельницкому. Начал работу над ним скульптор в конце 1860^х гг, в 1872 году была выполнена бронзовая модель памятника. Затем последовали многочисленные  задержки, проект неоднократно переделывался и упрощался из-за недостатка средств и в конце концов 11июля 1881 года после девятнадцатилетнего периода проектирования и строительства монумент был наконец открыт. Но автора власти даже не сочли нужным пригласить на открытие. Микешин тяжело переживал оскорбление.
         Вообще Академия относилась к Микешину очень предвзято. Ему не могли простить победу в конкурсе на памятники в Новгороде и Петербурге. Ещё в 1861 году он обратился в Совет Академии с ходатайством о присуждении ему звания академика по скульптуре за проект памятника Екатерине II. Совет просьбу отклонил и требовал, чтобы он, согласно правилам, исполнил скульптурную работу по предложенной программе. Михаил Осипович сделал ещё несколько попыток сломить сопротивление Совета, но безуспешно.
         Звание было получено только 2 ноября 1869 года. В документе, подписанном Великой княгиней Марией Николаевной указывалось, что «Санкт-Петербургская Академия художеств за различные и весьма талантливые сочинения памятников и моделей принимает и почитает Михаила Осиповича Микешина своим академиком с правами и преимуществами в установлениях Академии предписанными». Так впервые звание академика получил художник, сочинявший проекты, по которым возводились памятники.
         Вышеупомянутые памятники были лучшими и самыми известными работами нашего земляка, но далеко не единственными.
         В 1861 года по заказу профессора архитектуры А. Горностаева Микешин сочинил и вылепил массивные скульптурные двери к часовне над прахом князя Пожарского в городе Суздале. В 1867 году он спроектировал памятник адмиралу А. С. Грейгу для города Николаева.
         В 1870-е гг Михаил Осипович находился на службе в морском министерстве, где им были выполнены носовые украшения для фрегатов «Минин», «Князь Пожарский», «Адмирал Спиридов», « «Грейг», «Лазарев», «Петр Великий» и для императорских яхт «Ливадия» и «Держава».
         Среди работ последних лет следует отметить также проект и модель памятника Ермаку, покорителю Сибири, Ивану Сусанину для Костромы, императору Александру II, выполненный им по прсьбе Ростовского-на-Дону городского общества.
         Пользовавшегося большой известностью скульптора приглашали для участия в конкурсах за нраницей. В 1864 году Микешин получил первую премию на всемирном конкурсе, предложенном португальским правительством на проект монумента «Португальской конституции» для Лиссабона. За этот проект художник был награжден большим крестом Христа Спасителя и Дипломом почетного члена Лиссабонской Академии художеств. Но поставлен памятник не был. Проектировал он также памятники для Белграда и Жанне д^,Арк для Домреми.
         Все работы Микешина в области монументальной скульптуры, осуществленные и неосуществленные, говорили не только о широте интересов их автора, но и о серьёзном знании истории. И хотя образование он получил ограниченное, но, как отмечали современники, всегда был на высоте тех задач, которые ему предстояло разрешить. Он всегда всесторонне и добросовестно изучал тот предмет и ту эпоху, которой был посвящен проектируемый монумент. Прежде чем приняться за работу, он подробно знакомился с литературой, со взглядами на интересующий его предмет видных историков своего времени. Во многом расширяло его кругозор и общение с выдающимися людьми различных званий и профессий, которых в окружении Микешина было довольно много. Среди людей, близких ему, были художники, и писатели, и музыканты, и ученые. Имена многих его близких друзей уже давно золотыми буквами вписаны в историю российской культуры. Среди них актер Александринского театра, автор и исполнитель рассказов и сценок из русского быта Иван Горбунов, композитор и блестящий пианист Антон Рубинштейн, композитор А. С. Дорогомышский, драматург А. Н. Островский. Вообще Микешин театр любил, посещал спектакли, интересовался их оформлением. В его альбомах много эскизов театральных костюмов, элементов декораций. Ему хотелось поработать в этой области, но, к сожалению, не сложилось. Большим  другом Михаила Осиповича был писатель Н. Лесков. Он даже сделал Михаила Осиповича прототипом одного из героев романа «Островитяне». В судьбе и характере художникаИстомина современники находили большое сходство с Микешиным. Дружеские отношения связывали Микешина также с Тарасом Григорьевичем Шевченко.
         Творческую судьбу нашего земляка можно считать счастливой. Имя его пользовалось известностью и на родине и за её пределами.


            Однако, многие его создания или вовсе не дошли до зрителя «по причинам от автора не зависящим», или погибли в результате войн и революций. Хочется вспомнить о некоторых работах М.О. Микешина, такого рода.
         Наиболее странная судьба выпала на долю памятника освободителю Сербии Георгию Черному, над которым Михаил Осипович работал в конце 60-х годов.

Проект памятника вызвал горячий интерес у властителей Сербии. Он был награжден за этот проект рыцарским крестом «За независимость Черногории», а сербское «Ученое дружество» избрало его своим почетным членом. Эта работа сделала Микешина весьма популярным в южнославянских землях, но дальнейшая судьба проекта оказалась очень непростой и странной.

   В 1867 году личным письмом князя Михаила III Обреновича Микешин был приглашен в Сербию для переговоров о сооружении монумента, но, прибыв на место, он не застал в живых Михаила III, павшего от рук сторонников Карагеоргиевичей в Топчидере в 1868году. Конечно, в этих условиях не могло быть и речи об установке памятника основателю династии Карагеоргиевичей. Однако, Микешина встретили радушно и предложили новый заказ – проект памятников Михаилу Обреновичу для Белграда и Топчидера. Оба эти проекта были быстро сочинены Микешиным и получили высочайшее одобрение. Тем не менее, сооружение памятников было отложено до сбора средств, необходимых для их установки. Уезжая из Сербии, Микешин разрешил оба проекта издать, а вырученные деньги присовокупить к суммам, собираемым для сооружения памятника. Сборы пожертвований затянулись. А затем произошли события совсем непонятные. Через четыре года сербская комиссия объявила конкурс на проект памятника Михаилу Обреновичу, причем за основу был взят проект Микешина. Конкурс этот провалился. А в 1873 году уже сербское правительство объявило международный конкурс с тремя денежными премиями. Причем Михаил Осипович получил личное письменное приглашение принять в нем участие. Конкурировать с самим собой под своим именем скульптор не захотел, сочиненный им проект был отправлен комиссии под девизом «to be or not to be».

   Проект был отправлен за восемь дней до срока, причем комиссия была телеграммой извещена о высылке проекта английского художника. Велико было изумление Михаила Осиповича, когда он узнал, что комиссия заседала раньше назначенного срока, из семнадцати проектов ни один полностью не удовлетворял требованиям комиссии, но, тем не менее, итоги конкурса были подведены и премии вручены. В это же время было получено сообщение из Белграда, что проект под девизом  «to be or not to be» к подведению итогов опоздал на один день. Микешин выразил свой протест на действия комиссии, присудившей премии раньше положенного срока. Вследствие протеста проект был рассмотрен, признан лучшим. Однако, поскольку итоги были уже объявлены, премии выданы, то проект Микешина мог быть утвержден к установке только высшей властью. А тогдашний властитель Сербии Милош Обренович в это время путешествовал в Европе. Так этот монумент поставлен и не был.

   С 1867 по 1875 год Микешин регулярно выполнял заказы Морского министерства. Им были созданы интересные скульптурные портреты ряда выдающихся деятелей военного флота России.

   В 1873 году в Николаеве на пересечении Адмиральской и Соборной улиц был воздвигнут величественный монумент адмиралу Грейгу, который Михаил Осипович выполнил совместно с А.М. Опекушиным. Деньги на строительство были собраны моряками и жителями Николаева. В 1922 году памятник сняли, плиты с надписями были сброшены в Ингул, якоря и трофейные пушки передали в историко-археологический институт. А на пьедестал был поставлен памятник В.И. Ленину. Маленькая фигура Ленина не вязалась с высоким постаментом и вскоре монумент снесли, а фигуру Ленина передали в город Первомайск. После войны бронзовая фигура Грейга была отправлена на переплавку. Сейчас о памятнике можно судить лишь по старым фотографиям.

И еще об одном не дошедшем до наших дней памятнике, установленном в г. Николаеве следует сказать несколько слов. Это памятник матросу И.Шевченко. Во время обороны Севастополя в ночь на 20 января 1855 года во время одной из вылазок русского отряда под командованием лейтенанта Н.А. Бирилева матрос Игнатий Шевченко в бою заслонил грудью командира.

   Вся Россия узнала о подвиге матроса. В стране начался сбор средств на сооружение памятника матросу-черноморцу. Эскиз памятника был выполнен Микешиным. Бюст героя отлили в литейной мастерской Адмиралтейства из трофейных пушек, захваченных в русско-турецкую войну 1828-1829г.г.

   Установили монумент в августе 1874 года у флотских казарм в Николаеве. Он стал первым памятником рядовому матросу в России. В 1902 году памятник И. Шевченко перевезли в Севастополь, в город, где он совершил свой подвиг, и смонтировали на территории морских казарм.

   К сожалению, в годы Великой Отечественной войны памятник был разрушен. После войны в Севастополе был поставлен новый памятник Игнатию Шевченко, авторами которого стали скульптор А.Сухой и архитектор Э. Кекушева.

   Хотя в основном М.О. Микешин был занят сочинением памятников, выполнял он иногда и живописные работы. Так в конце 80-х г.г. Микешин исполнил один большой и два маленьких иконостаса для главного православного собора в Ташкенте, а также три запрестольных образа для него же. Для установки иконостасов и росписи плафонов Михаил Осипович предпринял трудное и изнурительное путешествие в Ташкент. Сам Микешин вместе с большим персоналом (а пришлось везти с собой даже плотников) и значительной кладью двигался на верблюдах через песчаную степь, изнывая от сильного зноя и жажды.

   Но труды эти были потрачены недаром. Как писал в своей статье на смерть Микешина А. Уманский: «работа была закончена блистательно, и редкий путешественник по Средней Азии отказывает себе в удовольствии посетить храм и полюбоваться достоинствами работ Микешина».

   К сожалению, нашим современникам полюбоваться столь редкими в творчестве Микешина живописными работами не представляется возможным. Уникальный Ташкентский военный Спасо-Преображенский собор, построенный по эскизу архитектора Розанова, и который кроме Микешинской живописи украшали еще и прекрасные лепные работы, в тридцатых годах прошлого века был снесен.

   А другую работу Микешина, выполненную им для Ташкента, постигла еще более плачевная судьба. Начальник туркестанского края М.Черняев предложил Михаилу Осиповичу сочинить проект памятника «Воинам, павшим при штурме Ташкента 15 июня 1865 года». Проект получил высочайшее одобрение, гравюра с его изображением появилась в №31 журнала «Нива» за 1883 год. Однако вскоре Черняев оставил свой пост и потребные для сооружения этого памятника суммы так и не были собраны.

   Не просто сложилась и судьба последней и, по мнению многих специалистов, одной из лучших работ Михаила Осиповича памятника Екатерине II для Краснодара.

   Памятник был заказан скульптору Краснодарским казачьим обществом в ознаменование столетнего юбилея переселение на Кубань казаков Черноморского войска, и по словам Микешина, должен был стать «наглядной историей Кубанского казачьего войска от его начала до наших дней».

   В январе 1893 года он пером набросал первую мысль композиции. В течение трех лет усиленно работал над моделью памятника, оставляя на сон считанные часы и даже отказывая себе в летнем отдыхе. Такое перенапряжение сил привело к внезапной смерти художника от инфаркта, которая последовала 19 января 1896 года.

   В августе 1896 года в Большом Дворце Петербурга, император и императрица в присутствии министра императорского двора, генерал-адъютанта графа И.И. Воронцова-Дашкова и военного генерал-адъютанта Т.С. Вайновского, а также начальника главного управления казачьих войск генерал-лейтенанта В.А. Бунакова, осматривали модель памятника. Модель представляла вдова художника Мария Петровна, а объяснения давал архитектор Е.Е. Баумгартен, зять Микешина, принимавший участие в создании архитектурной части памятника и составлении смет стоимости сооружения. Эффектный и оригинальный памятник заслужил одобрение высокой комиссии и был допущен к установке.

   За смертью Микешина руководил сооружением ученик Микешина Борис Эдуардс под наблюдением особой войсковой строительной комиссии.

   9 сентября 1896 года прошла торжественная закладка монумента, но его строительство завершилось лишь  спустя одиннадцать лет 6 мая 1907 года. В торжественной обстановке памятник Екатерине II был открыт и вскоре стал одной из самых больших достопримечательностей Екатеринодара.

   Но, к сожалению, уже в 1920 году по решению Кубанского Чрезвычайного революционного комитета он был демонтирован, а в 1931 году и вовсе был сдан на переплавку.

   В 2002 году по инициативе главы администрации Краснодарского края А.Н. Ткачева были предприняты шаги по восстановлению монумента. Возглавил работу по восстановлению Микешинского памятника Заслуженный художник России А.А. Аполлонов. Его главной задачей было, как можно более точно воссоздать последний шедевр великого ваятеля.

   Восстановленный памятник был открыт 8 сентября 2006 года, спустя почти сто лет после его установки.

   Такова история всего нескольких работ Микешина, но и на этих примерах можно понять насколько непростой творческий путь выбрал наш земляк. Искусство монументальной скульптуры, кажется, самое зависимое из всех видов изобразительного искусства. Реализация его творческих достижений требует больших материальных затрат и часто одни очень интересные проекты остаются неосуществленными из-за отсутствия средств, а другие претерпевают значительные изменения в угоду заказчику с целью удешевления сооружения (как, например, памятник Богдану Хмельницкому). А судьба уже воплощенных идей часто зависит от политической ситуации в стране, и резкая смена политического курса бывает фатальной для шедевров скульптора-монументалиста.

   Но есть у этого вида искусства и один большой плюс, искупающий все сложности и превратности судьбы автора памятников. Его работы становятся достоянием всего народа, а не только посетителей музеев и выставок, они становятся символом, визитной карточкой города, в котором установлены, и, если повезет, ими будут восхищаться многие поколения.

   Не случайно кто-то назвал скульпторов-монументалистов «творцами бессмертного бессмертным». И поскольку уже почти полтора века одной из главных достопримечательностей Новгорода является памятник «1000-летия России», Невский проспект украшает памятник Екатерине II, а над Киевом возвышается бронзовый Богдан Хмельницкий, живет в памяти людей и имя их создателя, нашего земляка, талантливого скульптора-монументалиста Михаила Осиповича Микешина.

   На следующее утро во всех газетах появилось имя победителя конкурса. Микешин проснулся знаменитым. С этого момента начинается новый этап  его жизни. Годы становления закончились. Конечно, судьба еще не раз проверяла его на прочность. Но характер, заложенный в детстве, упорство, трудолюбие позволяли ему с достоинством принимать любые житейские и творческие коллизии. А с городом, где прошли его детство и юность, у Михаила Осиповича связь не прекращалась и тогда, когда он приобрел всероссийскую известность. В Рославле жила его сестра, которую он часто навещал. Каждый его приезд для города был событием. Именитые рославльчане наперебой приглашали знаменитого земляка в гости. Один такой визит, который для самого Микешина ничем от других не отличался, для русского искусства стал очень важным. Среди многих домов, которые посещал Микешин в Рославле, был дом купцов Голиковых,. Тогда и увидел Михаила Осиповича квартирант Голиковых, ученик Рославльской гимназии Сергей Коненков.

   Много лет спустя, уже сам ставший мировой знаменитостью, Сергей Тимофеевич рассказывал сотрудникам Рославльского музея, какое впечатление произвел на него Микешин. С его творчеством к тому времени Коненков был уже знаком. Он был вхож в дом сестры Микешина, где видел много рисунков, набросков и живописных работ художника, слышал рассказы о том, как смело вел себя Микешин, работая над памятником «1000-летие России». Но и сам знаменитый земляк поразил его воображение. Он вспоминал, что был Михаил Осипович очень статным, очень красивым, курил сигару. Встреча была мимолетной. Микешин на мальчика вряд ли обратил внимание. Но для того было потрясением осознать, что рисование, лепка, то есть все то, что в крестьянском быту считалось баловством, может быть профессией, может дать человеку и славу, и достаток. С этого момента он стал примерять эту профессию на себя. Степень влияния Микешина на его судьбу сам Коненков определил одной короткой фразой, сказанной музейным сотрудникам: «Не будь Микешина, и меня, может быть, не было бы».

   Думается, что и на судьбу Веры Мухиной Микешин также оказал влияние. Формально Вера Игнатьевна уроженкой Рославля считаться не может, родилась она в Риге, детство провела в Феодосии. Но и дед, и отец ее были Потомственными Почетными гражданами Рославля, на рославльском кладбище покоится не одно поколение Мухиных. Просто, поскольку вели Мухины торговлю с Западной Европой через Балтику, у них были склады и дома в Риге. Так что Игнатий Кузьмич отправил жену рожать в большой город с хорошей медициной. А ранняя смерть жены от чахотки побудила его отправить дочерей на юг к морю, чтобы они не повторили судьбу матери. Но имя Микешина, конечно, было Мухиной хорошо знакомо, и, может быть, не без влияния земляка из всех видов искусства выбрала она для себя именно скульптуру.

   Рославль любил Микешина, восхищался им и гордился. Но и Микешин любил город своего детства и ранней юности, с удовольствием видел, как Рославль перестает быть захолустным. Кроме Московско-Варшавского шоссе, к строительству которого сам Микешин приложил руку, с большой страной Рославль соединила и Риго-Орловская железная дорога. Город стал довольно крупным железнодорожным узлом, здесь появились ж/д мастерские и техническое училище. Появился в городе и телеграф.

   Тому, что к этому факту Микешин не остался равнодушен, в экспозиции Рославльского музея имеется трогательное подтверждение. Это небольшой набросок, изображающий окраину города, водоем, окруженный кустарником, а на дальнем плане – телеграфные столбы. Под работой имеется надпись: «17 июня 1856 г. Рославль». Дата стоит не случайно. Микешину приятно было показать своим столичным знакомым, что и в Рославле есть телеграф, как в большом городе.

   К слову сказать, в середине 50-х г.г. 19 века телеграф был большой редкостью, так что эти рославльские столбы привлекли внимание еще одного великого русского. В 1855 г. проездом в Овстуг в Рославле останавливался Ф.И. Тютчев, и здесь услышал переданное по телеграфу сообщение об оставлении Севастополя. В тот же день в Рославле было написано стихотворение «Вот от моря и до моря нить железная скользит». Но это уже совсем другая история. А о Микешине нужно добавить только то, что смоляне чтут память своего великого земляка. В Рославльском музее есть зал, посвященный творчеству Микешина, а в Смоленске в 1985 г. появился памятник великому ваятелю работы скульптора А. Рукавишникова. 

Скачать иллюстрации...